Миры под лезвием секиры - Страница 50

— Вот стервец! — буркнул Зяблик, не раз сражавшийся с графом как лицом к лицу, так и плечом к плечу. — Левой ноги по самую задницу нет, а он лисиц гоняет.

Пришлось отрядить гонцом дона Хаймеса, для которого на графской конюшне нашлась какая-то кляча.

Делегацию из Отчины в замок не пригласили и даже не оделили ломтем черствого хлеба. Удивляться здесь было нечему — стены фамильного гнезда графов де Браско все еще хранили следы гранатометного и пулеметного обстрелов, а в часовне, возведенной на месте гибели отца нынешнего сеньора, горела неугасимая лампада, призывавшая не только к божьей милости, но и к мирской мести.

— Помнишь, Толгай, как мы здесь с кабальерос резались? — спросил Зяблик.

— И вспоминать не хочу, — хмуро ответил Чмыхало. — Улем сугушы… Смертный бой… В том рву я лежал… Мой брат лежал… Второй брат лежал… Меня одного вытащили…

— Да, зачушили они нас тогда, — неохотно согласился Зяблик. — Хорошо, если один из пяти живым ушел… Но ничего, мы им потом все долги сполна вернули.

— Даже с процентами, — язвительно заметил Смыков. — Вот и сидим здесь сейчас, как нищие. Никто и кружки воды не подаст.

Спустя несколько часов из ближайшего ущелья показалась кавалькада всадников и всадниц, сопровождаемая пешими слугами, псарями и телохранителями. Граф де Браско ехал на откормленном муле в дамском седле, к луке которого, кроме мушкета, были приторочены еще и костыли. На этих костылях, демонстративно чураясь посторонней помощи, он совершал долгие и пешие прогулки, поднимался в горы, выстаивал бесконечные мессы и даже фехтовал.

— Это не ты его? — тихо спросил Цыпф у Зяблика.

— Не… Витька Кекс постарался. Из гранатомета. Коня пополам разорвало, а этот, вишь, выкарабкался. Живучий народ, как раки.

— Почему — раки? — удивился Цыпф.

— Оторви раку клешню и посмотри, что будет… Ладно, молчок!

При виде приближающегося графа вся ватага встала на ноги, но поклонился один только испорченный книжным воспитанием Цыпф. Де Браско, в свою очередь, не собирался покидать седла, что можно было расценить как заведомое оскорбление визитеров.

Ехавший немного сзади дон Хаймес что-то сказал и ткнул пальцем в Смыкова. Тот шагнул вперед и протянул заранее приготовленное письмо. Бегло просмотрев его, граф отдал короткой распоряжение, и свита немедленно тронулась в сторону замка.

Дождавшись, когда последний всадник скроется в воротах, титулованный калека заговорил — словно ворон закаркал. При этом он смотрел поверх головы Смыкова, в ту сторону, где за горной грядой когда-то находились цветущие долины и прохладные плоскогорья Месеты, а теперь колыхалось сизо-зеленое море степных трав, где кочевник тянул свою заунывную песню.

Цыпф, понизив голос, переводил Зяблику на ухо:

— Он говорит, что уважает дона Эстебана за благородное происхождение, ум и образованность, но никогда не одобрял его мягкотелость, соглашательство и склонность поддаваться чуждым влияниям. То, что случилось с нами, не божья кара, а божье провидение. Отец небесный ниспослал своим детям великое испытание

— стоять на страже веры против орд язычников, еретиков и слуг сатаны. Любая поблажка чужим обычаям, чужим лжеистинам и чужим лжебогам в этих условиях есть смертный грех. И если некоторые братья наши не понимают такой простой вещи, их нужно отлучить не только от святого причастия, но и от защиты кастильского меча.

— Кого он имеет в виду? — поинтересовался Зяблик. — Не Яшку ли?

— Да, — при этих словах он покосился на дона Хаймеса. — Но обличительная речь графа направлена главным образом против дона Эстебана, его дяди.

— Ладно, давай дальше…

— А ты меня не перебивай!

— Чего он письмом трясет?

— Граф спрашивает, почему в схватке одних еретиков с другими он должен принять именно нашу сторону?

— Действительно, почему? Законный вопрос.

— Смыков отвечает, что бок о бок с нами можно жить спокойно, а аггелы заставят всех скакать на горячей сковородке и петь псалмы Каину.

— А граф что?

— Граф говорит, что вот такие же добрые соседи из Отчины уже поджаривали его разными способами. И вместе с замком, и вместе с конем, и вместе с дерьмом. Поэтому его нельзя ничем удивить. Ему нет разницы, с какими врагами сражаться, с рогатыми или безрогими. То есть он не видит никакого различия между нами и аггелами.

— Вот гад!

— Смыков старается убедить графа в наших добрых намерениях. Приводит примеры плодотворного сотрудничества. Называет процент роста товарооборота… В конце концов, ради доказательства миролюбия он даже соглашается принять истинную, то есть католическую, веру.

— Смыков проститутка известная. Даром что на каждом шагу партбилетом козыряет.

— Ведь он же не серьезно, понимаешь… Тактический ход.

— Все я понимаю. А граф на такую лажу согласен? Почему он крестится?

— От дьявольского искуса защищается… По его словам, такие существа, как Смыков, то есть все мы, похожи на людей чисто внешне, но божьими созданиями не являются. В наши тела не вложена бессмертная душа, и потому мы не можем стремиться к спасению. Приобщить нас к истинной вере можно только двумя способами: или на костре, или на дне болота. Эти свои слова граф просит запомнить и передать при случае нашему покровителю дону Эстебану.

Услышав такое, Зяблик устремился к графу. За собой он волок растерянного Цыпфа. Мул кастильца прядал ушами и тревожно всхрапывал, но седок только презрительно усмехнулся.

— Ты тоже здесь, каналья, — на ломаном русском произнес он.